Немой

В воскресенье, около трех часов, человек, одетый в темный плащ, сошел с
автобуса на станции Джермен-Корнер. Он пересек зал ожидания, подошел к
стойке, за которой полная седая женщина протирала стаканы.
-- Будьте добры, скажите, где я могу найти кого-нибудь из
представителей власти?
Женщина разглядывала его сквозь очки без оправы. Перед ней стоял
высокий мужчина, средних лет, довольно приятной наружности.
-- Представителей власти? -- переспросила она.
-- Да. Как это у вас называется? Констебль? Или...
-- Шериф?
-- Ах, да, -- мужчина улыбнулся. -- Конечно! Шериф. Где бы я мог его
найти?
Он выслушал объяснение и вышел на улицу. Дождь в воздухе с самого утра.
Он поднял воротник, засунул поглубже в карманы руки и торопливо двинулся
вдоль главной улицы городка. Его мучило чувство вины оттого, что он не смог
выбраться в эти края раньше. Но ведь у него столько было проблем и хлопот с
собственными двумя детьми.
Контора шерифа помещалась в середине следующего квартала. Вернер (так
звали приезжего) быстро пересек узкий тротуар, толкнул дверь и оказался в
большой, жарко натопленной комнате.
-- В чем дело? -- спросил шериф, подымая голову от бумаг.
-- Я приехал, чтобы навести справки об одной семье по фамилии Нильсон.
Ничего не выражающий взгляд шерифа Гарри Уиллера остановился на высокой
фигуре незнакомца.

...Когда зазвонил телефон. Кора гладила штанишки Поля. Опустив утюг на
подставку, она подошла к телефону и сняла трубку.
-- Да? -- сказала она.
-- Кора, это я.
Лицо ее внезапно окаменело.
-- Что-нибудь случилось, Гарри?
Он молчал.
-- Гарри!
-- Здесь у меня один иностранец... Я... мне придется привезти его к
нам.
Она закрыла глаза.
-- Я понимаю, -- прошептала она и повесила трубку. Повернувшись, Кора
медленно направилась к окну. "Кажется, дождь", -- подумала она. Было похоже,
что сама природа готовила теперь соответствующие декорации для той сцены,
которая должна была скоро разыграться здесь.
Внезапно глаза ее вновь закрылись, пальцы судорожно сжались, ногти
впились в ладони.
-- Нет! -- она почти задыхалась. -- Нет!

...Если бы дом загорелся не ночью, его обитатели смогли бы, возможно,
спастись. Двадцать две мили отделяли их от города: быстро на помощь не
придешь.
Когда Бернард Клаус заметил зарево, дом уже полыхал вовсю.
Клаус со своей семьей жил в пяти милях, на так называемом Поднебесном
холме. Около половины второго ночи он поднялся с постели, мучимый жаждой.
Окно ванной комнаты выходило на север, и, войдя туда, Клаус сразу же заметил
пламя, вырвавшееся из темноты ночи.
-- Отец небесный... -- забормотал он и, не окончив фразы, выскочил из
ванной.
-- Горит дом Нильсонов! -- задыхаясь, выпалил он в трубку, когда
удалось наконец разбудить дежурную телефонистку.
К тому времени, когда шериф Гарри Уиллер собрал пятерых мужчин и на
стареньком грузовике повез их к месту пожара, с домом по существу было
покончено.
-- Они погибли! -- крикнул заместитель шерифа Макс Эдерман, стараясь
перекричать рев раздуваемого ветром огня.
Шериф Уиллер выглядел больным.
-- Ребенок... -- прошептал он, но Эдерман не расслышал его.
Лишь гигантский водопад, обрушась вдруг, мог бы загасить пламя,
взметнувшееся над старым домом. Они же тут были бессильны. Единственное, что
можно было сделать, -- это помешать огню перекинуться на лес.
Мальчика они нашли утром.
Шериф Уиллер услышал за своей спиной крик. Он бросился к зарослям
кустарника, начинавшимся на расстоянии нескольких ярдов от дома. Но прежде
чем он добежал, из кустов ему навстречу вышел Том Полтер. Его худое тело
слегка сгибалось под тяжестью ноши.
-- Где вы нашли его? -- спросил Уиллер, поддерживая на ходу ноги
мальчика, свешивающиеся со спины старика.
-- У холма, -- тяжело дыша, отозвался Полтер, -- лежал прямо на земле.
-- Он обожжен?
-- Я что-то не заметил. Во всяком случае пижама его цела.
-- Давайте его мне, -- сказал шериф. Сильными руками подхватил мальчика
и в это мгновение увидел, что зеленые, широко открытые глаза ребенка смотрят
на него без всякого выражения.
-- С тобой все в порядке, сынок? -- обеспокоенно спросил Уиллер.
Ему почудилось, что на руках он держит куклу, таким безжизненным
казалось тело мальчика, такими застывшими были черты его лица.
-- Надо бы его закутать в одеяло, -- бросил на ходу шериф и направился
с ребенком к грузовику. Он заметил, что взгляд мальчика теперь обратился к
охваченному огнем дому, однако лицо его при этом все еще напоминало
неподвижную маску.
-- Бедняга, -- промолвил Полтер, -- он не может ни плакать, ни
говорить.
-- Он не обожжен, -- рассеянно отозвался шериф. -- Но каким же образом
он смог выбраться из дома и не получить ожогов?
-- А может быть, его родители тоже успели уйти оттуда? -- предположил
Полтер.
-- Тогда где же они?
Старик скорбно покачал головой:
-- Да, Гарри, ты прав.
-- Я думаю, -- сказал шериф, -- что лучше всего мне забрать его с
собой, к Коре. Нельзя же оставлять его здесь.
-- Тогда и я, пожалуй, поеду с вами, -- решил Полтер. -- Мне ведь еще
нужно разобрать сегодняшнюю почту.
-- Ну и прекрасно.
Мотор спазматически закашлял, потом взревел. Грузовичок медленно
покатился по проселочной дороге, ведущей к шоссе.
И пока горящий дом оставался в поле их зрения, застывшее лицо мальчика
было обращено к зареву, полыхающему за задним стеклом кабины. Наконец очень
медленно он отвернулся от окна. Одеяло соскользнуло с его худеньких плеч, и
Том Полтер, протянув руку, снова закутал мальчика.
-- Уже согрелся? -- спросил он.
Ребенок смотрел на Полтера так, словно никогда в жизни ему не
приходилось слышать звуков человеческой речи.

...Едва Кора Уиллер услышала на шоссе шум мотора, как руки ее почти
машинально потянулись к конфоркам плиты. И еще до того, как нога шерифа
ступила на ступеньки крыльца, аккуратно нарезанная грудинка лежала на
сковороде, а круглые луны оладьев начали покрываться нежным загаром.
-- Гарри!
Голос ее зазвенел. Она увидела ребенка у него на руках и стремительно
двинулась навстречу.
-- Его надо уложить в постель. По-моему, это шок.
Тоненькая, стройная женщина быстро поднялась по лестнице, распахнула
дверь комнаты, которая когда-то была комнатой Дэвида, и подошла к кровати,
чтобы снять покрывало и воткнуть в штепсель вилку электроодеяла.
-- Он ранен?
-- Нет.
Шериф осторожно положил мальчика на кровать.
-- Бедняжка, -- прошептала Кора, накрывая одеялом хрупкое тело ребенка,
-- бедный малыш.
Склонившись над ним, она отвела со лба мальчика мягкие светлые волосы и
улыбнулась ему:
-- Теперь усни, дорогой. Все будет хорошо. Спи.
Уиллер, стоявший позади жены, увидел, что мальчонка смотрит на нее с
тем же странным, безжизненным выражением лица.
Шериф спустился вниз, в кухню. По телефону он распорядился о том, чтобы
людям, работающим на пожаре, послали замену. Потом шериф подошел к плите и
приготовил себе кофе. Он уже пил его, когда в кухню вошла Кора.
-- А его родители? -- спросила она.
-- Не знаю, -- ответил Уиллер, покачав головой. -- Мы не смогли даже
приблизиться к дому.
-- Как же мальчик?..
-- Том Полтер нашел его снаружи, на улице.
-- Снаружи?
-- Мы не знаем, как ему удалось выбраться. Мы-то думали, что он тоже
там, внутри.
Молча она выложила оладьи на тарелку, поставила перед ним на стол.
-- У тебя усталый вид. Может, ляжешь?
-- Позже, -- ответил шериф.
Она кивнула, слегка похлопала его по плечу и снова вернулась к плите.
-- Бекон сейчас будет готов.
В ответ шериф промычал что-то невнятное. Минутой позже, поливая горку
оладьев кленовым сиропом, он задумчиво сказал:
-- Я думаю. Кора, они погибли. Огонь был страшный. И мы ничего,
абсолютно ничего не могли сделать.
-- Несчастный ребенок, -- вздохнула Кора.
Она стояла рядом с ним, глядя, как устало он ест.
-- Ты знаешь, -- Кора тряхнула головой, -- я попробовала с ним
поговорить. Но он молчит.
-- И нам тоже ничего не отвечал. Только глаза таращил.
Гарри задумчиво жевал, уставившись в крышку стола.
-- Даже кажется, что и говорить-то он не умеет...
Около одиннадцати утра хлынул проливной дождь, и сразу же горящий дом
превратился в черные дымящиеся руины. В потоках воды тут и там шипели
гаснущие угли.
Шериф Уиллер, измученный, с воспаленными красными глазами, неподвижно
сидел в кабине грузовика, пережидая ливень. Когда дождь кончился, он, тяжело
вздохнув, толкнул дверцу и спрыгнул на землю. Натянув плотнее широкополую
шляпу и подняв воротник пальто, он направился к месту пожара.
-- Пошли! -- крикнул он остальным. Голос его звучал хрипло.
С трудом выдирая ноги из липкой грязи, они подошли к дому.
Входная дверь оказалась целой. Пол комнаты был усыпан остатками
сгоревших книг, и шериф слышал, как похрустывали у него под ногами
обугленные переплеты. С трудом переводя дыхание, он прошел дальше в холл.
Дождь теперь снова барабанил по его спине и плечам. "Я надеюсь, что они
успели уйти отсюда, -- твердил он себе. -- Я надеюсь, бог помог им
спастись".
Но они никуда не ушли. Ничего человеческого уже не было в этих, до
ужаса почерневших, застывших в судорожных позах трупах. Лицо шерифа, когда
он смотрел на них, покрывала смертельная бледность.
Один из мужчин прикоснулся мокрым прутом к какому-то предмету на
тюфяке.
-- Трубка, -- услышал сквозь шум дождя шериф. -- Должно быть, закурил и
уснул.
-- Достаньте какое-нибудь одеяло, -- распорядился Уиллер. -- Их нужно
перенести в машину.
Двое мужчин, не сказав ни слова, вышли. Звук их торопливых шагов
донесся с мощенного булыжником двора. Но шериф уже ничего не слышал. Он не в
силах был отвести глаз от профессора Холгера Нильсона и его жены Фанни,
превращенных огнем в жуткую пародию на ту красивую пару, которую шериф
хорошо помнил: высокий крупный Холгер, с лицом властным и спокойным, и
грациозная рыжеволосая Фанни.
Когда шериф вернулся в гостиную, он увидел, что один из его помощников
разглядывает обрывки книги.
-- Посмотрите-ка, -- протянул он Уиллеру то, что держал в руках.
Глаза шерифа остановились на заглавии книги: "Неизвестный разум".
-- Бросьте это! -- приказал он и быстрым шагом пошел прочь. Его
неотступно мучил один и тот же вопрос: каким образом удалось мальчику
выбраться из пылающего дома?

...Пауль проснулся.
Он долго вглядывался в бесформенные, снующие у него над головой, на
потолке, тени. Это были отсветы дождя. За окном ветер раскачивал ветви
деревьев, и они тоже бросали на стены этой незнакомой комнаты легкие
дрожащие тени. Пауль лежал неподвижно.
Где же они? Он закрыл глаза и, сосредоточась, постарался ощутить их
присутствие. Однако здесь, в доме, их не было. Тогда где же они, его отец и
мать?
Руки матери. Пауль отключился от всего, что до этого занимало его
мысли, от всего, кроме воспоминаний об этих руках. Сосредоточившись, он
наконец увидел их -- бледные прекрасные руки, мягкое прикосновение которых
он хорошо помнил. Для него они служили механизмом, помогающим его мыслям
обрести ясность.
Но сейчас, здесь, ему приходилось делать невероятные усилия, бороться с
влиянием незнакомой обстановки, мешающей сосредоточиться по-настоящему.
"Я убежден, что каждый ребенок, появляясь на свет, вооружен природным
даром инстинкта". Мысли его отца. Словно прозрачная паутина, тянулись они к
нему вместе с прикосновением материнских рук. Откинувшись на подушку, он
закрыл глаза. Лицо его сделалось напряженным, от него отхлынула кровь.
Уровень его глубинного тайного видения стремительно поднимался, как
поднимается в половодье уровень воды в реке. Чувства сами собой обострились
до предела.
Он различал теперь целый лабиринт звуков. Тут была частая глухая дробь
дождя, тихое звучание пряжи, которую ветер соткал из дрожащего воздуха,
колеблющихся ветвей деревьев, шорохов. Звучащие, шелестящие и шепчущие
мгновения пролетали над ним. Органы его обоняния фиксировали целый рой
запахов: дерева и шерсти, смоченной дождем земли, сырых кирпичей,
свеженакрахмаленного белья.
И только те, кого звал он, не откликались на зов. Никогда прежде не
приходилось ему так долго дожидаться ответа. Полный растерянности, он сделал
еще одну, почти отчаянную попытку и послал импульс необычайной интенсивности
и силы.
"Это уже высшая ступень, свидетельство особенно значительного феномена"
-- так сказал бы об этом его отец. Никогда до сих пор он не пробовал
подняться до этой высшей ступени.
Выше, еще выше! Словно холодные руки приподнимали его туда, в высоту,
заполненную разреженным воздухом. Импульсы, посылаемые им, как осторожные
щупальца животного, тщательно исследовали завоеванные позиции.
Теперь ему казалось, что он плывет, направляясь к чернеющим вдали
развалинам собственного дома. Он различал уже входную дверь, ждущую толчка
его руки. Дом приближался. Он весь был окутан стелющимся белым туманом.
Ближе, ближе...
Пауль! Нет!
Тело его содрогнулось на кровати. Ледяной холод проник в сердце. Дом
вдруг исчез. Теперь в поле его сознания появилось ужасное подобие двух
черных человеческих фигур, распростертых на...
Вглядевшись, он вновь содрогнулся. Темные волны на миг накрыли его с
головой. Но теперь уже он знал: они погибли. Он знал, что это они вывели
его, спящего, из охваченного пожаром дома. В тот самый миг, когда огонь уже
коснулся их самих.

Вечером этого же дня шериф и его жена поняли, что он не умеет говорить.
Никаких видимых причин для этого не было. Его язык был в полном
порядке, гортань выглядела вполне здоровой. Уиллер смог убедиться в этом,
заглянув в раскрытый рот мальчика. Однако Пауль не говорил.
-- Значит, дело все-таки в этом, -- пробормотал шериф, мрачно покачав
головой.
Было около одиннадцати вечера. Пауль спал.
-- Что значит "в этом", Гарри? -- спросила Кора, расчесывая перед
зеркалом пышные темно-русые волосы.
-- Еще тогда, когда мы вместе с мисс Франк пытались заставить Нильсонов
отдать мальчика в школу...
Он повесил брюки на спинку стула.
-- Они каждый раз отказывались. И теперь я понимаю почему.
Кора посмотрела в зеркало, где отражалась фигура мужа.
-- Но может быть, у него все-таки что-то не в порядке, Гарри? -- мягко
сказала она.
-- Ну конечно, мы должны будем попросить доктора Стейгера осмотреть
его. Хотя я не думаю, чтобы он был болен.
-- Но ведь они были культурными людьми, и у них не могло быть причин не
учить ребенка разговаривать. Наверное, дело тут в нем самом.
Уиллер снова покачал головой.
-- Это были странные люди. Кора, -- сказал он. -- Они и сами-то
разговаривали так, словно общаться с простыми смертными им невмоготу. Как
будто они были слишком хороши для этого.
Шериф со вздохом опустился на кровать и принялся стаскивать ботинки.
-- Ну и денек! -- пробормотал он.
Взгляд Коры остановился на фотографии, стоящей на туалетном столике.
Дэвид, когда ему исполнилось девять лет. Этот ребенок Нильсонов многим
напоминал Дэвида. Ростом и сложением. Вот только волосы у Дэвида, пожалуй,
были немного темнее, но...
-- Что же нам делать с ним? -- спросила она.
-- Ох, Кора, не знаю, -- отозвался шериф. -- Я думаю, нужно просто
подождать до конца месяца. Том Полтер говорит, что в конце каждого месяца
Нильсоны получали по три письма. Из Европы. Подождем, пока они придут, и
тогда ответим адресатам. Возможно, что у мальчика есть где-то родственники.
Она все еще сидела перед зеркалом, медленно проводя расческой по
волосам. Когда раздалось мерное посапывание уснувшего шерифа, жена его
поднялась с места и быстро вышла из комнаты. Она пересекла холл и подошла к
дверям комнаты, где спал мальчик.
Лунный свет заливал кровать. Светлые блики лежали на неподвижных
худеньких руках ребенка. Затаив дыхание. Кора стояла в тени, отбрасываемой
дверью, и смотрела на эти руки. На секунду ей почудилось, что там в кровати
-- ее Дэвид.

...Это были звуки. Тупые, нескончаемые удары по чуткому, живому
сознанию. Невыносимый непрекращающийся грохот. Он догадывался, что все это
лишь некий способ связи людей друг с другом. Однако способ этот терзал его
уши, оглушал, окружал непроходимой преградой рождавшиеся мысли. Порой в
редкие паузы между словами, которые изливались на него, он успевал схватить
обрывок их чувств и желаний, подобно тому как животное успевает схватить
кусок приманки до того, как захлопнутся стальные челюсти капкана.
-- Пауль! -- звала она.
Физически он был совершенно здоров. Доктор Стейгер в этом абсолютно
уверен. Никаких причин для немоты не существовало.
-- Мы начнем тебя учить. Все будет хорошо, дорогой. Ты будешь учиться.
Острыми иглами вонзались в его мозг звуки. "Пауль, Пауль".
Пауль. Это был он сам. Он прекрасно понимал это. Но этот мертвый,
однообразный звук не был никак связан с ним. Он сам, все грани его личности
не могли уложиться в этот резкий, лишенный каких-либо ассоциаций зов.
Когда отец и мать звали его, мысленно произносили его имя, оно вмещало
многие стороны его характера, его личность. И ответом была вспышка
понимания.
-- Пауль! Ну попробуй. Повтори за мной: Па-уль, Па-уль.
Он отшатывался и в панике кидался прочь от нее, а она шла за ним к
кровати, куда он забивался, как в нору.
Потом надолго устанавливался мир. Она брала его на руки, и без слов они
вполне понимали друг друга. Она гладила его волосы, целовала мокрое от слез
лицо. Он лежал, согретый теплом ее тела, словно маленький зверек, который,
не чуя опасности, смог наконец вылезти из своего убежища. Он догадывался,
что и она понимала бесполезность слов там, где нужно было выразить любовь.
Любовь -- бессловесная, ничем не скованная и прекрасная.

...Шериф Уиллер как раз собирался выйти из дома, когда в кухне зазвонил
телефон. Он остановился на пороге, ожидая, пока Кора снимет трубку.
-- Гарри, -- услышал он ее голос, -- ты уже ушел?
Он вернулся в кухню и взял трубку у нее из рук.
-- Я слушаю.
-- Гарри, это я, Том Полтер, -- услышал он голос старого почтмейстера.
-- Ты знаешь, пришли эти письма.
-- Очень хорошо, -- ответил шериф и повесил трубку.
-- Что, письма? -- спросила его жена.
Уиллер кивнул.
-- Ox, -- прошептала она так тихо, что он едва расслышал. Двадцать
минут спустя Уиллер уже входил в здание почты. Из-за деревянного барьера
Полтер протянул ему три конверта.
-- Швейцария, -- сказал шериф, разглядывая штемпель. -- А вот это из
Стокгольма и Гейдельберга.
-- Целая куча, -- откликнулся Полтер. -- Как всегда. Приходят в
тридцатых числах каждого месяца.
-- Очевидно, мы не имеем права их вскрывать? -- спросил Уиллер.
-- Я бы рад, Гарри. Но закон есть закон. Ты-то это знаешь. Я должен
отправить их обратно нераспечатанными. Таковы правила.
-- Ладно. -- Уиллер вынул записную книжку и списал адреса отправителей.
Затем он вернул конверты Полтеру.
-- Спасибо.

Около двух часов дня шериф вернулся домой. Его жена сидела с Паулем
наверху в гостиной. На лице мальчика застыло выражение замешательства. Страх
перед ранящими душу звуками выражался на нем. Пауль сидел рядом с Корой на
кушетке и, казалось, готов был расплакаться.
-- О, Пауль! -- говорила она в тот момент, когда Уиллер входил в
комнату. Руки ее обвились вокруг дрожащего тела ребенка.
-- В этом нет ничего страшного, милый.
Она увидела стоящего на пороге мужа.
-- Что же они такое сделали с ним? -- спросила она с тоской в голосе.
Он пожал плечами:
-- Не знаю. Думаю, что ему все-таки придется пойти в школу.
-- Но ведь мы не можем отпустить его в школу, пока он вот такой.
-- Мы вообще не можем никуда его отпустить до тех пор, пока не выясним,
в чем тут дело, -- ответил Уиллер. -- Сегодня вечером я напишу этим людям.
Наступило молчание, и мальчик вдруг явственно ощутил волну чувств,
поднявшуюся в душе женщины. Он поднял голову и быстро взглянул в ее
изменившееся лицо. Страдание. Он почувствовал, как нестерпимая боль льется
из ее души, словно кровь из открывшейся раны.
И даже тогда, когда они все трое ужинали среди полного молчания, Пауль
продолжал ощущать скорбь, идущую к нему от сидящей рядом женщины. Он
отчетливо слышал ее безмолвные рыдания. Он сделал усилие, и внезапно перед
его внутренним взором отпечатались черты другого мальчика. Потом это
незнакомое лицо чуть дрогнуло, затуманилось и стерлось. Теперь он видел
совсем другое лицо -- его собственное. Словно они двое боролись за место в
ее сердце. Все исчезло, как только она начала говорить. Как будто тяжелая
глухая стена загородила увиденное.
-- Мне кажется, ты должен написать им.
-- Ты же знаешь. Кора, что я собираюсь это сделать, -- отозвался
Уиллер.
Молчание, полное скрытого страдания.
Часом позже, когда она укладывала его в постель, он взглянул на нее, и
взгляд этот, полный нежности и жалости к ней, заставил Кору быстро
отвернуться. И пока не затихли вдали ее шаги, он слышал грусть, которая
переполняла ее сердце. Но и потом, в полной тишине уснувшего дома он все еще
продолжал улавливать всплески ее тоски, напоминавшие слабое трепетание
птичьих крыл.
-- Что же ты пишешь им? -- спросила Кора.
Часы в холле пробили семь. Кора с подносом в руках приблизилась к его
столу, и ноздри шерифа сейчас же уловили аромат свежесваренного кофе. Он
потянулся за чашкой.
-- Просто изложил ситуацию. О пожаре и о гибели Нильсонов. Спрашиваю,
являются ли они родственниками мальчику и есть ли у него вообще
родственники?
-- А вдруг эти родственники окажутся не лучше его родителей?
Шериф добавил в кофе сливок.
-- Кора, пожалуйста, не будем сейчас обсуждать этот вопрос. Я полагаю,
что это не наше дело.
Бледные губы ее упрямо сжались.
-- Запуганный ребенок -- это все-таки мое дело, -- бросила она зло. --
Может быть, ты...
Она умолкла. Взгляд его выражал безграничное терпение.
-- Хорошо, -- прошептала она, отворачиваясь от него, -- ты прав.
-- Это не наше дело, -- повторил шериф. Он не видел, как трясутся ее
губы. -- Знаешь, я думаю, что он так и будет молчать. Что-то вроде боязни
теней.
Она стремительно обернулась.
-- Это преступление! -- крикнула она. Гнев и любовь переполняли ее
душу.
-- Что же делать, Кора? -- он сказал это спокойно.
В ту ночь она долго не могла уснуть. Она слышала рядом с собой ровное
дыхание мужа, широко открытые ее глаза следили за легким скольжением теней в
полумраке комнаты. Одна и та же сцена разыгрывалась в ее воображении.
Летний полдень. Резко звенит колокольчик над дверью. За порогом
столпились мужчины. Среди них Джон Карпентер с чем-то тяжелым в руках. Это
что-то прикрыто одеялом и неподвижно. Лицо Карпентера растерянно. Мертвую
тишину нарушает только стук капель, которые стекают с ноши Карпентера и
падают на высушенные солнцем доски крыльца. Они начинают говорить, и речь
их, медленная, спотыкающаяся, похожа на перебои угасающего человеческого
сердца...
"Он... купался в озере... миссис Уиллер. И..."
Та же самая дрожь, отнимающая дар речи, вновь сотрясла ее тело. Кисти
рук побелели, пальцы крепко сжались. Все годы потом были наполнены
ожиданием. Ожиданием ребенка, которого подарит ей жизнь.
...К завтраку Кора вышла осунувшейся, под глазами черные тени. С трудом
двигаясь по кухне, приготовила мужу завтрак, сварила кофе. Все это она
проделала безмолвно и сосредоточенно.
Он ушел, поцеловав ее на прощание. Она встала у окна в гостиной и
смотрела, как он шагает по тропинке к машине. Потом взгляд ее перешел на три
конверта, которые шериф приколол к боковой стенке их почтового ящика.
Скоро спустился из своей комнаты Пауль и, войдя в кухню, улыбнулся ей.
Она поцеловала его в щеку, молча встала за его стулом, наблюдая, как он пьет
апельсиновый сок. Поза, в которой он сидел за столом, манера держать стакан
-- все это было так похоже...
Пока Пауль ел свою кашу, она спустилась к почтовому ящику, забрала три
приготовленных письма и заменила их своими собственными. На тот случай, если
ее муж спросит почтальона, забирал ли он сегодня у них почту.
Потом она сошла по ступенькам в подвал и швырнула письма в горящую
печь. Сначала вспыхнуло то, что должно было уйти в Швейцарию. Затем запылали
два других. Она помешивала их кочергой до тех пор, пока они окончательно не
сгорели, превратившись в черные конфетти, мелькающие среди языков пламени.
Проходили недели. И с каждым днем в душе его слабело и исчезало то, что
когда-то служило ему так безотказно.
-- Больше мы не можем ждать от них известий, -- сказал шериф. -- Он
должен пойти в школу, вот и все.
-- Нет, -- возразила она.
Он отложил газету и внимательно посмотрел на нее. Она сидела в кресле,
не поднимая от вязания глаз.
-- Что именно ты хочешь сказать этим "нет"? -- спросил он с
раздражением. -- Каждый раз, как только я коснусь вопроса о школе, ты
говоришь "нет". А почему бы ему не пойти в школу?
Кора опустила вязание на колени и, склонив голову, задумчиво
разглядывала теперь блестящие спицы.
-- Я не знаю, -- сказала она наконец. -- Все это как-то...
Она вздохнула.
-- Нет, я не знаю.
-- Он пойдет в понедельник, -- объявил Гарри.
-- Но он же так напуган! -- вырвалось у нее.
-- Да, конечно. Но на его месте и ты была бы точно такой. Если бы
вокруг тебя все разговаривали, а ты бы не имела понятия, что это такое. Но
ему необходимо получить образование, вот и все.
-- Но он совсем не так уж невежествен, Гарри. Я... я клянусь тебе, он
иногда понимает меня. Просто так, без слов.
-- Каким образом?
-- Не знаю. Но ведь не были же эти Нильсоны настолько глупыми людьми,
чтобы вообще отказаться от идеи чему-то учить ребенка.
-- Тем не менее, если они чему-то его и обучали, плоды этой учебы
никаким образом не обнаруживаются.
Единственным результатом разговора было решение, принятое шерифом:
пригласить учительницу мисс Эдну Франк, чтобы она могла увидеться с
мальчиком и вынести свое беспристрастное решение, как поступать дальше.
Мисс Эдне Франк было хорошо известно, что этот ребенок, Пауль Нильсон,
получил ужасное, ни с чем не сравнимое воспитание. Однако учительница,
строгая и решительная старая дева, не могла позволить себе попасть под
влияние этих известных ей фактов. Это не должно было влиять на будущее
ребенка. Мальчик нуждается в понимании. Кто-то должен будет взять на себя
миссию искоренить вред, причиненный ему жестоким обращением родителей. И для
этой цели мисс Франк избрала себя.
-- Вы знаете, он очень застенчив, -- робко сказала Кора, почувствовав
неукротимую суровость стоящей перед ней женщины. -- Он напуган. Его ведь
надо понять.
-- Его поймут, -- торжественно заверила мисс Франк. -- Но разрешите
взглянуть на мальчика.
Пауль вошел в комнату и, подняв голову, посмотрел в лицо учительницы.
Одна лишь Кора почувствовала, каким напряженным и оцепенелым сделалось его
тело, словно вместо тощей старой девы на нем остановила свой взор и
заставила окаменеть сама Медуза Горгона.
Улыбаясь, мисс Франк протянула ему руку.
-- Подойди, дитя, -- сказала она, и в тот же момент он вдруг
почувствовал, как что-то плотное и тяжелое загораживает от него ясный свет
дня.
-- Подойди же, дорогой, -- вмешалась Кора. -- Мисс Франк пришла к нам,
чтобы помочь тебе.
Она чуть подтолкнула вперед мальчика и ясно ощутила, как ужас сотрясает
его тело.
Снова молчание. Теперь ему казалось, что его вводят в душную,
замурованную на века гробницу. Сухие, омертвелые ветры текли ему навстречу,
причудливое сплетение ревности и ненависти, порожденное годами разочарований
и утраченных надежд. И все вдруг сделалось неясным, подернулось облаком
тоскливых воспоминаний. Глаза их встретились вновь, и в эту секунду Пауль
понял: женщина догадалась, что он заглянул в ее душу.
Тогда она заговорила, и он снова стал самим собой. Он стоял перед ней,
чувствуя себя утомленным, ослабевшим.
-- Я уверена, мы прекрасно договоримся, -- сказала она.

Мятущийся вихрь.
Он резко отшатнулся назад и упал бы, если бы не жена шерифа.
На протяжении всего их пути к школе это нарастало, увеличивалось,
становилось интенсивнее, словно сам он был живым счетчиком Гейгера,
приближающимся к некой фантастической, пульсирующей атомной формации. Он все
ближе и ближе подходил к ней. Даже если его тайные способности и притупились
за эти три месяца, наполненные звуками, сейчас, в этот момент, он чувствовал
все особенно остро. Ему казалось, что он с каждым шагом приближается к
центру самой жизненной энергии.
Это были дети.
Когда дверь отворилась, голоса смолкли. Но навстречу ему хлынула волна
чего-то дикого, неуправляемого, хаотичного. Словно заряд электрического тока
прошел сквозь его тело. Он судорожно цеплялся за женщину, стоящую рядом с
ним, его пальцы крепко впились в ткань ее юбки, глаза его расширились, из
полуоткрытых губ вырывалось учащенное дыхание. Взгляд мальчика перебегал с
одного удивленного детского лица на другое.
Мисс Франк поднялась со своего места, с грохотом отодвинула стул и
сошла с возвышения, где помещалась кафедра.
-- Доброе утро, -- сказала она, отчетливо произнося каждое слово. -- Мы
как раз начинаем наш урок.
-- Я надеюсь, что все будет хорошо, -- улыбнулась Кора. Она опустила
глаза вниз. Пауль разглядывал детей сквозь слезы.
-- О, Пауль! -- она наклонилась к нему, ее рука скользнула по светлым
волосам мальчика. -- Не бойся, дорогой.
Он не мог оторваться от нее. Он хватался за ее руки, как за что-то одно
близкое ему в этом вихре враждебной новизны. И только когда жесткие, худые
руки учительницы оттащили его от нее. Кора медленно повернулась и, сдерживая
волнение, прикрыла дверь, отсекавшую от Пауля ее сострадание и любовь.
-- Теперь, Пауль, -- услышал он голос учительницы, -- подойди сюда.
Он не понимал слов, но хрупкий звук был достаточно ясным. Так же как
совершенно ясно он ощущал и поток иррациональной враждебности, идущей к нему
от нее.
Она вытолкнула его на самую середину комнаты. Он стоял там, с трудом
переводя дыхание, словно любопытные взгляды детей были руками, больно
стиснувшими его горло.
-- Класс, -- начала мисс Франк, -- это Пауль Нильсон.
Звук сейчас же клином вонзился в его измученную душу.
-- Мы все должны быть терпеливыми с ним. Дело в том, что отец и мать
никогда не учили его говорить. Но мы поможем ему учиться. Не так ли, класс?
Класс отозвался приглушенным бормотанием, из которого выделился
единственный писклявый возглас:
-- Да, мисс Франк!
Он сел на указанное ему место и оказался теперь в центре вихреобразного
потока их мыслей. Теперь он был похож на болтающуюся на крючке наживу,
окруженную жадными ртами. Из этих ртов без конца вырывались звуки, убивающие
живую мысль.
"Это лодка. Лодка плывет по морю. Поэтому человек в лодке называется
моряком". На странице букваря рядом с этими словами помещалась картинка:
море и лодка. Пауль вспоминал другую картинку, которую однажды показал ему
отец. На ней тоже изображалась лодка. Однако отец создал образ и передал его
сыну.
Бескрайняя голубая зыбь морского прилива, серо-зеленые холмы волн,
украшенные белыми гребнями. Штормовой ветер свистит в снастях судна,
вздымает над волнами его нос. Спокойное величие океанского заката,
соединяющего алой печатью море и небо в единое целое.
"Это ферма. Люди выращивают на ферме продукты питания. Человек,
работающий на ферме, называется фермером". Слова. Пустые, неспособные
передать ощущения тепла и сырости, идущие от земли. Шум хлебных колосьев,
шелестящих под ветром, словно золотые моря. Отблеск заходящего солнца на
красной стене амбара. Запахи влажной луговой травы, приносимые издали
ветром, нежный перезвон колокольчиков, привязанных к шеям коров.
"Это лес. В лесу растут деревья". Ничего не могут сказать человеческим
чувствам эти темные символы, называемые звуками. Ни шума ветра, текущего
постоянно над зеленым пологом, словно вечная река, ни запаха берез и сосен,
ни ощущения под ногой почвы, выстланной опавшими листьями. Одни слова,
которые не могут передать суть вещей, пространство и объем. Черные значки на
белом. Это кошка, это лошадь, это дерево. Каждое слово -- ловушка,
подстерегающая его рассудок, расставленная для того, чтобы прихлопнуть
безграничные связи человека с внешним миром, которые не нуждаются в словах.

...Кора проснулась внезапно. Стараясь не шуметь, она встала и, нажав
скользкую ручку двери, прошла в холл.
-- Дорогой!
Он стоял в углу, возле окна. Как только она заговорила, он обернулся. В
бледном свете ночи она разглядела выражение страха на его лице.
-- Пойдем-ка в кровать.
Она отвела его в спальню, укутала одеялом, потом опустилась на стул и
взяла его худенькие ладони в свои.
-- Что случилось, малыш?
В его широко открытых глазах было страдание.
-- О! -- она склонилась к нему, ее теплая щека прижалась к лицу
мальчика.
-- Что тебя испугало?
В ночной тишине перед ней как будто на мгновение возникло видение:
классная комната и мисс Франк, стоящая на своей кафедре.
-- Это из-за школы? -- спросила она, думая о том, каким удивительным
образом пришла к ней эта догадка. Ответ был написан на его лице. Она
порывисто обняла его и прижала к себе. "Не бойся, -- повторяла она про себя.
-- Родной мой, ничего не бойся, ведь я здесь, с тобой. И я люблю тебя так
же, как они тебя любили. Люблю даже больше, чем..."
Пауль чуть отодвинулся. Он смотрел теперь на нее так, как будто чего-то
не понимал.

Когда машина поравнялась с домом, Вернер заметил женщину, отпрянувшую
от окна кухни.
-- ...Если бы мы получили хоть какое-то известие от вас. Но никакого
ответа не было. Вы не можете обвинить нас в том, что мы незаконно усыновили
ребенка. Ведь мы считали, что это будет лучшим выходом.
Вернер рассеянно кивнул.
-- Я понимаю, -- сказал он спокойно. -- Но тем не менее ваши письма до
нас не дошли.
Некоторое время они сидели в машине молча. Вернер задумчиво глядел
сквозь ветровое стекло. Шериф сосредоточенно разглядывал собственные ладони.
"Итак, Холгер и Фанни мертвы, -- думал Вернер. -- Ужасное открытие.
Мальчик сделался жертвою жестокого обращения этих людей, которые так ничего
и не поняли. И это -- не менее ужасная вещь".
Шериф Уиллер рядом с ним напряженно размышлял о письмах. Почему они не
дошли? Он должен был написать еще раз.
-- Значит, -- заговорил он наконец, -- вы хотели увидеть мальчика?
-- Да, -- кивнул Вернер.
Двое мужчин распахнули дверцы машины и вышли. Они прошли через двор,
поднялись по лестнице.
-- Я сейчас приглашу мою жену. Пройдите, пожалуйста, вот туда, в
гостиную.
В гостиной Вернер снял плащ, бросил его на спинку деревянного стула.
Сверху доносился до него слабый звук голосов, мужского и женского. Голос
женщины казался растерянным.
Услышав позади себя шаги, он обернулся. Жена шерифа вошла в комнату
вместе с мужем. Она вежливо улыбалась, но Вернер видел, что ее вовсе не
радует его визит.
-- Присядьте, пожалуйста, -- попросила она.
Он подождал, пока она сядет сама, потом опустился на стул.
-- Что вы хотите? -- спросила миссис Уиллер.
-- Разве ваш муж не объяснил вам?
-- Он сказал, кто вы, -- быстро проговорила она, -- но не объяснил,
почему вы хотите видеть Поля.
-- Поля? -- спросил удивленный Вернер.
-- Мы... -- она нервно сцепила пальцы. -- Мы решили называть его Полем.
Нам казалось, что это более подходящее имя. Я хочу сказать, более подходящее
для того, кто будет носить фамилию Уиллер.
-- Да, понимаю, -- Вернер вежливо кивнул.
Наступила пауза.
-- Итак, -- прервал ее Вернер, -- вы хотели бы знать, для чего я
приехал сюда и почему хочу видеть ребенка. Я постараюсь объяснить это по
возможности кратко.
Десять лет тому назад в городе Гейдельберге четыре супружеские пары --
Элкенберги, Кальдеры, Нильсоны, я и моя жена приняли решение провести
научный эксперимент на своих собственных, тогда еще не родившихся детях.
Эксперимент, относящийся к области их внутреннего развития. Попробую
пояснить, в чем тут дело.
Видите ли, за отправной момент мы взяли идею о том, что древний
человек, еще лишенный сомнительной ценности языковой связи, был, по всей
вероятности, телепатом...
Кора беспокойно зашевелилась в своем кресле.
-- Затем с течением времени эта дарованная природой человеческая
способность оказалась ненужной, просто вышла из употребления. И превратилась
в конце концов в нечто вроде аппендикса.
Итак, мы начали нашу работу. В каждой семье исследовались
физиологические особенности наших детей, и в то же время мы все занимались
развитием их способностей. Постепенно нам удалось выработать единую
методологию. Зародилась мысль основать всем нам колонию, как только дети
немного подрастут. Объединиться в тот момент, когда их способности, развитые
нами, станут их второй натурой. Пауль -- один из этих детей.
Ошеломленный шериф пристально глядел на профессора.
-- Это правда?
-- Да. Это правда.
Кора неподвижно сидела в своем кресле и так же пристально разглядывала
высокого немца. Она вспомнила теперь, что Пауль всегда понимал ее без слов.
Думала о том ужасе, который он испытывает перед школой и перед учительницей.
Припоминала, как часто ей случалось просыпаться среди ночи и идти к нему,
хотя он при этом не произносил ни слова, не звал ее.
-- Что? -- спросила она, очнувшись, поняв, что Вернер о чем-то
спрашивает.
-- Я спрашиваю, могу ли я теперь увидеть мальчика?
-- Он в школе, -- ответила она, -- он будет дома...
Она смолкла, заметив, как исказились черты его лица.
-- В школе? -- переспросил он.


-- Пауль Нильсон, встань!
Ребенок соскользнул со своего места и встал рядом с партой. Мисс Франк
сделала жест рукой, и он, сделавшись вдруг похожим на старого и усталого
человека, потащился к кафедре.
-- Класс! -- воззвала она. -- Я хочу, чтобы вы все подумали сейчас о
его имени. Только подумайте, но не произносите вслух. Как только я сосчитаю
до трех, начинайте мысленно, про себя повторять: Пауль, Пауль, Пауль. Вы
поняли меня?
-- Да, мисс Франк, -- пропищал одинокий голос.
-- Прекрасно. Итак, раз, два, три!
Шквалом, ранящим, сметающим все, это хлынуло в его мозг: Пауль! Пауль!
Это бушевало и скрежетало где-то в самых сокровенных уголках его мозга. И в
тот момент, когда ему уже показалось, что сейчас голова его расколется, все
оборвал голос мисс Франк:
-- Повтори это, Пауль.

-- Вот он и идет, -- сказала Кора. Она повернулась к Вернеру:
-- Прежде, чем он будет здесь, я хотела бы извиниться перед вами за
свою неучтивость.
-- Не стоит, -- смущенно ответил Вернер. -- Я прекрасно понимаю вас.
Естественно, вы предположили, что я приехал с тем, чтобы забрать мальчика.
Но я уже объяснил, что на это у меня нет юридических прав -- я не
родственник ему. Я хотел взглянуть на него, потому что он -- сын моих
коллег. Только здесь я узнал эту ужасную новость об их гибели.
Он заметил выражение лица Коры и угадал, что она охвачена теперь
паническим чувством вины перед ним. Она уничтожила письма, написанные ее
мужем. Вернер понял это сразу же, но предпочел ничего не говорить. Он
почувствовал, что и муж ее уже знает это. О том красноречиво
свидетельствовало ее смущение, ее вид, растерянный и встревоженный.
Они услышали шаги Пауля на ступеньках крыльца.
-- Я возьму его из школы, -- быстро проговорила Кора.
-- Быть может, это не понадобится, -- заметил Вернер, глядя на дверь.
К собственной своей досаде, он чувствовал, что сердце у него колотится,
он ощущал дрожь в пальцах левой руки, засунутой в карман. Не произнося ни
слова, он послал сигнал. Это было приветствие, придуманное сообща четырьмя
парами исследователей. Своего рода пароль. Он успел послать его дважды,
прежде чем дверь распахнулась.
Пауль, замерев, стоял на пороге. Вернер испытующе заглянул ему прямо в
глаза. Он прочел в душе его лишь смущение и неуверенность. Неясный отпечаток
лица Вернера всплывал в сознании ребенка. Он смутно помнил, что лицо это
жило в его памяти, но теперь оно было расплывчатым, неясным и скоро, не
удержавшись, исчезло совсем.
-- Поль, это мистер Вернер, -- заговорила Кора. Вернер молчал. Он
послал сигналы вновь -- на этот раз с такой силой, что на лице мальчика
промелькнуло выражение непонятной тревоги. Как будто он догадывался, что
происходит что-то такое, в чем он уже не может участвовать. Вид у него
сделался крайне смущенным.
Кора беспокойно переводила взгляд с Пауля на Вернера и опять на Пауля.
Почему Вернер молчит? Она хотела заговорить и внезапно вспомнила все, что
только что рассказал немец.
-- Скажите, почему... -- начал шериф, но Кора движением руки остановила
его.
-- Пауль! Думай! -- теряя надежду, молил Вернер. -- Что с твоим
рассудком?
Внезапно отчаянное, бурное рыдание вырвалось из груди мальчика. Вернер,
отступив назад, вздрогнул.
-- Меня зовут Пауль! -- выкрикнул ребенок.
При звуках этого голоса Вернер почувствовал, как по телу его побежали
мурашки. Это не было еще человеческим голосом. Слабый, неокрепший,
ломающийся звук походил на тот, какой издают заводные говорящие куклы.
-- Меня зовут Пауль!
Он не мог остановиться. Как будто могучий источник забил вдруг в душе
мальчика, оделив его еще неведомым могуществом.
-- Меня зовут Пауль, меня зовут Пауль! -- бормотал он. Даже когда руки
Коры обхватили его, он все еще повторял:
-- Меня зовут Пауль! -- сердито, жалобно, нескончаемо.
Вернер закрыл глаза.

Шериф предложил подвести его на своей машине обратно к автобусной
станции. Однако Вернер ответил, что предпочел бы пройтись пешком. Он
распрощался с шерифом и передал миссис Уиллер, успокаивавшей наверху
плачущего мальчика, свои сожаления по поводу причиненного им беспокойства.
Скоро он уже шагал под мелким, похожим на туман дождем, уходя все дальше и
дальше от этого дома, от Пауля.
"Было нелегко прийти к какому-нибудь решению, -- думал он, -- здесь не
было виноватых и правых. Это не походило на ситуацию: зло против добра.
Миссис Уиллер, шериф, учительница мальчика, люди Джермен-Корнера -- все они,
по-видимому, желали ему добра. Понятно, что факт существования семилетнего
мальчика, которого родители не научили говорить, казался им оскорбительным.
Их действия, если стать на их точку зрения, были вполне законными и
доброжелательными. В жизни так случается нередко: неумело примененное добро
приносит зло".
Нет, лучше оставить все, как есть. Было бы ошибкой брать Пауля с собой,
везти к тем другим. Но если бы он захотел, он мог бы сделать это. Все они
обменялись документами, дающими право брать на воспитание этих детей, если с
их родителями что-либо случится. Но сейчас это ни к чему бы уже не привело.
Способности Пауля не были врожденными, это был результат упорной тренировки.
И хотя в принципе всякий ребенок -- телепат, он с возрастом очень быстро
утрачивает все это, и восстановить что-нибудь потом почти невозможно.
Вернер сокрушенно покачал головой: какая жалость! Мальчик утратил не
только свои удивительные способности, он потерял и родителей и собственное
имя. Он потерял все.
Хотя, возможно, не все. Он вспомнил последнее, что видел в доме шерифа.
Закатный свет над Джермен-Корнером освещал фигуру женщины у окна,
прижимающую к себе ребенка.
Родители не любили Пауля. Вернер сразу понял это. Ушедшие с головой в
свою работу, они не успели полюбить его, у них просто не хватило на это
времени. Конечно, они были добры к нему, по-своему привязаны. Однако он для
них был прежде всего живой моделью для эксперимента.
Теперь, когда исчезал, улетучивался его дар, рядом с ним оказалась Кора
Уиллер со своей любовью. Она смягчила его боль и утешила его. И она всегда
будет рядом с ним.
-- Вы отыскали этого человека? -- спросила Вернера седовласая женщина
за стойкой, подавая ему чашку кофе (местная жительница, она была уже в курсе
событий).
-- Да. Благодарю вас.
-- Так где же он был?
Вернер улыбнулся:
-- Он у себя дома.