Другие люди

— Время здесь неустойчиво и подвижно, — сказал бес.

Человек сразу понял, что это бес. С первого взгляда. Точно так же, как понял, что место, куда он попал, называется Ад. Ничем другим это быть не могло: ни то, ни другое.
Комната напоминала длинный коридор, и бес ждал его в дальнем конце, стоя рядом с дымящейся жаровней. На серых каменных стенах висели предметы, которые, пожалуй, не стоит рассматривать вблизи, поскольку подобные веши отнюдь не относятся к категории обнадеживающих. Потолок нависал низко-низко, пол был до странности иллюзорен.

— Подойди ближе, — сказал бес.

Человек сделал, как было сказано.
Бес был тощим и абсолютно голым. Все его тело было покрыто глубокими шрамами. Похоже, когда-то давным-давно с него пытались содрать кожу. У него не было ушей, не было признаков пола. У него были тонкие губы аскета и глаза настоящего беса: они видели много всего и зашли чересчур далеко — под их взглядом человек чувствовал себя ничтожным, как муха. Даже ничтожнее мухи.

— И что теперь? — спросил он.
— Теперь, — сказал бес, и в его голосе не было ни печали, ни удовольствия, ни злорадства — только страшное безжизненное смирение, — тебя будут мучить.
— Долго?

Но бес не ответил, лишь покачал головой. Он прошел вдоль стены, разглядывая различные приспособления, висевшие на крюках. В дальнем конце, рядом с закрытой дверью, висела плеть-кошка, сделанная из колючей проволоки. Бес благоговейно снял плеть со стены трехпалой рукой и вернулся к жаровне. Положил плеть на горячие угли и стал смотреть, как нагреваются проволочные хвосты.

— Это бесчеловечно.
— Ага.

Кончики плети уже накалились мертвым оранжевым блеском.
Замахнувшись для первого удара, бес сказал так:

— Со временем даже это мгновение станет как нежное воспоминание.
— Врешь.
— Нет, не вру, — произнес бес за миг до того, как опустить руку с плетью, — потом будет хуже.

Хвосты плети-кошки вонзились в спину человека с шипением и треском, разорвали дорогую одежду — обожгли, раскромсали, разрезали плоть, и человек закричал. Не в последний раз в этом месте.
На стенах висело двести одиннадцать разнообразных орудий пытки, и со временем он испытал на себе все до единого.
А когда наконец «Дочь Лазаря», которую он познал самым тесным интимным образом, была очищена от крови и водворена обратно на стену, на свое двести одиннадцатое место, человек прошептал разбитыми губами:

— И что теперь?
— А теперь, — сказал бес, — будет по-настоящему больно.
И было так.

Все, что он сделал — из того, чего делать не стоило. Каждый неверный поступок. Каждый обман, когда он лгал и себе, и другим. Каждая мелкая боль — и любая большая боль. Все это вытянули из него, дюйм за дюймом, деталь за деталью. Бес содрал все покровы забывчивости, ободрал все до самой правдивой правды — и это было больнее всего.

— Скажи, что ты подумал, когда она вышла за дверь, — велел бес.
— Я подумал: «Мое сердце разбито».
— Нет, — сказал бес без ненависти, — ты подумал не это.

Он смотрел на человека безо всякого выражения в глазах, и человек вынужден был отвести взгляд.

— Я подумал: «Она никогда не узнает, что я спал с ее сестрой».

Бес разодрал его жизнь на куски, по мгновениям, по страшным секундам. Это длилось сто лет или, может быть, тысячу — у них было время, в той серой комнате, у них была целая вечность, — и под коней человек осознал, что бес его не обманул. Муки плоти были добрее.

И это тоже закончилось.
И как только закончилось, опять началось по новой. И теперь пришло знание о себе, которого не было в первый раз, и так все было гораздо хуже.
Теперь, когда человек говорил, он ненавидел себя. Не было никакой лжи, никаких ухищрений и отговорок, не было места ни для чего, кроме боли и ярости.
Он говорил. Он больше не плакал. И когда он закончил, тысячу лет спустя, он молился лишь об одном: чтобы бес подошел к стене и взял нож для свежевания, или железный кляп, или тиски.

— Еще раз, — сказал бес.

Человек начал кричать. Он кричал долго.

— Еще раз, — сказал бес, когда человек замолчал. Словно до этого не было сказано ничего.

Это было похоже на чистку лука. На этот раз, проживая опять свою жизнь, человек узнал о результатах своих поступков — поступков, которые он совершал вслепую, не задумываясь о последствиях. О том, сколько боли доставил он миру — сколько вреда причинил он людям, которых даже не знал, и не был с ними знаком, и вообще никогда не встречал. Пока что это был самый тяжелый урок.

— Еще раз, — сказал бес тысячу лет спустя.

Человек сидел, скорчившись, на полу рядом с жаровней. Он легонько покачивался, его глаза были закрыты, он рассказывал историю своей жизни, и переживал ее снова, пока говорил, от рождения до смерти, ничего не меняя, ни о чем не умалчивая, глядя правде в глаза. Он открыл свое сердце.
Когда он закончил, то потом еще долго сидел с закрытыми глазами, ждал, когда голос скажет ему: «Еще раз», — но ему ничего не сказали.
Человек открыл глаза. Медленно поднялся на ноги.
Он был один.

В дальнем конце комнаты была дверь, и пока он смотрел туда, дверь открылась.
В комнату вошел человек. У него на лице были написаны ужас, высокомерие и гордыня. Человек, одетый дорого и элегантно, сделал несколько неуверенных шагов и замер на месте.
И когда он увидел этого человека, он сразу все понял.

— Время здесь неустойчиво и подвижно, — сказал он вновь прибывшему.